22 ИЮНЯ МАМА НЕ ЛЮБИЛА…
Воспоминания, записанные сыном. Лев Островский: 22 июня мама не любила. Когда Шульженко пела: «Киев бомбили, нам объявили…», говорила: «Это про меня.» —
Фрагмент из воспоминаний мамы о начале войны. — “22.06.1941 г. был жаркий солнечный день, воскресенье. Киевляне готовились к праздничному открытию центрального стадиона. Раньше этот стадион назывался «Красным стадионом». Мы бегали на Черепановую гору загорать, отдыхать… Так было до начала войны… На рассвете, в 5 часов утра отец убежал в штаб МПВО, который находился на Крещатике №25, в пассаже. По возрасту в 40 лет он был приписан к штабу как военнослужащий в запасе. Мобилизация началась после 12 часов дня, после выступления т. Молотова по радио с сообщением, что Германия вероломно, без объявления войны, напала на Советский Союз. Все достали противогазы, носили их. Мы ходили в школу дежурить. Жгли комсомольские документы, выполняли всякие поручения. Работали в районе Ирпеня на окопах. Слышали разрывы бомб. Началась эвакуация. Дядя Соломон со своей семьей выехал из Киева в июне. Марат (ему было 16 лет) по повестке военкомата был отправлен на Донбасс, в Макеевку, куда отправляли всех юношей, не достигших 18 лет , т.е. призывного возраста. Но туда добраться они не сумели – немцы перекрыли дороги. Марат вернулся в Киев через несколько дней после того, как нас эвакуировали. Возвращаясь он встретился на одной из станций с семьей дяди Соломона (они ехали с заводом в эвакуацию ) , они поздоровались, поговорили. И он пошел дальше в Киев. Если бы он встретился с нами, мы бы, конечно, забрали его с собой в эвакуацию. Их семью он знал не так хорошо, как нас, т.к. мы жили вместе… Как погиб Марат, точно не известно. Кто-то из соседей рассказывал, что его застрелили на улице еще до массовых убийств в Бабьем Яре… Командование МПВО эвакуировало свои семьи. Рядовые сказали, что на фронт не пойдут, пока и их семьи не эвакуируют. В городе июльская жара, летает сожженная бумага черного цвета целыми стандартными листками. Это – документы, которые сжигали мы в райкоме комсомола и в других организациях. Учреждения прекращали работу. Помню, что Центральный универмаг уже не работал. Люди там получали оставшиеся товары. Мы ничего не получали. Отец был в комиссии по эвакуации семей рядовых. Я продолжала дежурить в школе, с уверенностью, что это поможет удержать Киев. Его никогда не сдадут немцам. Отец вызвал меня в штаб МПВО. Я явилась к нему в белом маркизетовом платье, с сумочкой-радикюльчиком под мышкой. Нарядная. Он мне сказал: «Ты это барышенство брось! Иди домой, пошей всем рюкзаки. Будьте готовы к эвакуации. Положить одну смену белья, побольше хлеба, никаких фотографий не брать. Эшелон могут подать в любое время». 17 июля 1941 г. мы явились на киевский вокзал, прошли через охранное оцепление и стали ждать подачу эшелона. Бабушка и дедушка остались в Киеве, т.к. дедушка был очень религиозным, беспокоился о том, где он будет молиться. «Ви их давелен?» Напротив нашего дома, по Мало-Васильковской №19 (там теперь «Кинопанорама»), находилась действующая синагога, в которой очень аккуратно молился дедушка Михель Штром. Он был настоящим ортодоксом. Бабушка Хана соблюдала все религиозные праздники, законы кашрута, была очень умной, но не была фанаткой Бога. Дедушка был уверен, что немцы не тронут пожилых людей. Он пережил немцев в 1918 году. Тогда они зашли в квартиру, сняли с него сапоги. В это время тетя Геня (она была десятилетняя девочка) стала истерически смеяться. Немцам сказали, что она больная. Они ушли. Этот случай запомнил дед. Не представлял себе, какой ужас его ждал. Бабушка была готова ехать с нами. Уговаривала деда, но всё это было напрасно. Они погибли в Бабьем Яру… А с нами в товарном вагоне ехал еврей, который ни на кого не обращал внимания, одевал свой талес и молился. Мы еще на вокзале в ожидании подачи эшелона из телячьих товарных вагонов, в которых из досок сделаны вторые полки. Киев бомбят. Жара ужасная. Я с маленькой сестренкой Любочкой, которой еще нет 4-х лет. Ей в декабре 1941 исполнится 4 года. Мама в обмороке, Сёмочка переживает. Когда подали эшелон, отец на руках внес маму в вагон. Ему кричали: «Орлов, вашей жене плохо!» Он отвечал: « Ничего, доедет!» Был счастлив , что добился эвакуации семей рядовых. Это были его последние слова которые мы слышали. Нам в телятник вставили мешок пшена. Поезд тронулся. Через два дня мне исполнилось 17 лет. Никто меня не поздравлял. Ехали больше трех недель. Везли в Куйбышев… Завезли в августе 1941 г. в Орджоникидзевский край, Аполлонский район, село Ново-Среднее, в колхоз-миллионер. Так оказались мы на территории между Минводами и Пятигорском. Написали бабушке. Отец еще успел выслать посылкой вещи носильные для малышки Любочки. Бабушка сообщила нам адрес дяди Соломона с семьей. Они попали в г. Моздок. Нас, три семьи эвакуированных из Киева (10 человек), поселили вместе в один колхозный дом, определили на работу в колхоз. Отец возглавлял комиссию по эвакуации семей рядовых МПВО. В состав комиссии входили Блюмин Марк , Ланцман (имени не знаю) и др. Вместе с их семьями мы ехали в одном телятнике и попали в один колхоз, в один дом, где жили дружною большой семьей… Женщины и я работали в полеводческой бригаде, ребята на лошадях развозили в бочках воду на поля, снимали урожай арбузов, развозили их в назначенные места. Сначала мы в зарослях кукурузы (выше человеческого роста) обламывали качаны, складировали их. Руки болели так, что по ночам во сне тоже обламывали эти качаны. Потом работали на уборке зерна на току, на веялках, лопатами подгребали зерно в кучи и др. работы. После сбора урожая наша семья переехала в г. Моздок, где жил дядя Соломон со своей семьей. Я поступила на учебу в 10-й класс. Сёмочка работал, Лина и Октябрина тоже работали. Тетя Аня, их мама, шила. Дядя Соломон тоже работал. Чем занималась мама, Ремочка – я не помню. Весной пришло письмо из колхоза с просьбой приехать на посевную и получить заработанное натурой за проработанный прошлый год. Весна 1942 года. Мама , Сёмочка и Любочка вернулись в колхоз, а я осталась заканчивать учебу в школе. По окончании 10-го класса был выпускной вечер. Тетя Аня сшила мне ситцевое платье. Меня наградили похвальной грамотой за отличную учебу. На оборотной стороне которой было указано, что я имею право на поступление в вузы без экзаменов. Я вернулась в колхоз, продолжала работать. Война продолжается. Немцы занимают города, продвигаясь в разных районах страны. В сентябре, 19-го сентября, 1941 года, оккупировали Киев. Мы об этом узнали 22-го сентября. В сентябре 1941 г. пропал без вести отец при исполнении своих обязанностей. Та же участь постигла Блюмина и Ланцмана. Дядю Соломона несколько раз вызывали в военкомат и отпускали домой. В 1942 году, когда немцы подошли к Ростову-на Дону, дядю Соломона, Лину и Октябрину призвали в Армию, они служили в частях ПВО, «слушали» небо. Соломон Михайлович Штром служил в саперных войсках, которые наводили мосты и пр. Был на Сталинградском фронте. Потом был комиссован. Вернулся из армии без единого зуба, есть не мог. Он воевал с немцами еще в первую мировую войну, простым солдатом. Попал под газовую атаку… Жаркий сентябрь 1942 года. На рассвете нас комсомольцев, вызвали в сельсовет и приказали эвакуировать из колхоза весь скот: быков, коров, овец, коней. Дорога была в Дагестан. Блюмины и Ланцманы решили самостоятельно уехать из колхоза. Куда – не знаю. К этому времени Миша Блюмин 1924 г.р. достиг призывного возраста, Миша Ланцман – на год моложе, а Изя еще младше. У Блюминых старший брат Абраша воевал на Ленинградском фронте. Погиб. Тетя Катя просила меня уехать с ними. Она любила меня, да и Миша «рыжий» был неравнодушен ко мне. Я не согласилась ехать с ними. Так мы и расстались. “(Мама называла это первой эвакуацией, потом они пешком дошли до Дербента… В ноябре оказались на Урале…) -“По длинной пыльной дороге шли воинские части, мы со скотом, огромными возами-можарами, люди бежавшие от немецкого преследования… Все смешалось. Останавливались, когда попадался источник воды, чтобы напоить скот, да и самим освежиться, напиться. Доили коров. Бидоны с молоком помещали на можары. Кормили молоком проходящие воинские части и всех желающих. От жары молоко в бидонах скисало. Овцы падали. Лошадей подбирало местное население с гор. По дороге мы встретились с тетей Аней и Ремочкой они ушли из Моздока. Дальше пошли вместе с нами. У одного колодца увидели девушек в военной форме. Их было много. Спросили, нет ли среди них Лины и Октябрины. Оказалось, что они были в одной части с ними. Так мы увиделись у колодца. Каждый шел своей дорогой, мы в следующую эвакуацию, а сестрички на фронт… Мы догнали скот до Дербента. Там сдали его, и нас снова поселили в колхоз. Работали на уборке помидоров. Все местное население болело коздермой – тропической малярией. Мы тоже все заболели. Особенно тяжело болел Сёмочка. Любочка умерла от этой тяжелой болезни 28 октября. За 2 месяца, которые мы прожили в Дагестане, ушли из жизни 18 человек эвакуированных. Тогда, в ноябре 1942 года, по приказу властей, мы были эвакуированы вглубь страны. Мучительная переправа Каспийским морем в Махачкалу, потом долгий путь поездом на Урал, в Челябинскую область. С нами в одном поезде, но в другом вагоне, ехали тетя Аня и Ремочка. Тетя Аня очень тяжело заболела и в г. Актюбинске её и Ремочку сняли с поезда, отправили в больницу. Там она умерла, а Ремочку забрала к себе родная сестра тети Ани Броня, которая была замужем за Ворковым. Броня и Ворков по убеждениям были коммунистами. Детей у них не было. Наконец-то г. Куса, 28 км от г. Златоуста, Челябинская область, старинный Кусинский машиностроительный завод. Работает на войну. Выпускает для фронта мины и снаряды круглосуточно, в 2 смены по 12 часов: 1-я смена с 6-ти часов утра до 18-ти часов (6 часов вечера), 2-я смена с 18 часов (6 часов вечера) до 6 часов утра. По заводскому гудку. У станков – женщины и дети-подростки. Мужчины все на фронте. Только по брони работают на заводе директор, парторг и начальник одного цеха. Профорг женщина, секретарь комсомола тоже женщина (девушка лет 20-ти). Уральская зима 1943 года. Очень сильный мороз в день нашего приезда. Местные жители в тулупах и шубах, которых мы встречали на улице, обнимая себя руками, произносили: «Ох, и студёно сегодня». Зимней одежды у нас не было. Выдали нам стеганные ватные телогрейки. Валенки (пимы) потом мы как-то сами приобрели. Жить поселили в избу – квартиру местной жительницы. Потом переселили в заводской барак. На работу определили 8-го января 1943 года. Мама, я и Сёмочка работали в разных цехах и в разные смены. Мама с Сёмочкой в одной смене, я – в другой. Мама – в инструментальном цехе, Сёмочка в цехе №5, где изготавливали снаряды. Работал он токарем на полуавтомате. Во всю длину цеха была установлена линия станков, на которых по определенным операциям изготавливали снаряды. Чтобы Сёмочка мог достать до рабочей части станка и выполнить свою операцию, ему под ноги поставили 2 ящика от упаковки мин. Ему было в январе 1943г. – 15,5 лет. Я работала в ОТК в цехе №15 по изготовлению мин. После ОТК мины принимал военпред. Если обнаружен был какой-то недостаток, вся партия возвращалась на повторную проверку. Мины для отправки на фронт упаковывали в специальные ящики по 2 штуки и по узкоколейке прямо из цеха отправляли для дальнейшей транспортировки на фронт. Девушки в ящики вкладывали записки бойцам с пожеланиями скорейшей Победы, сообщали свои адреса и имена…” На фото: Мама Льва Островского, Мери Ильинична Орлова (1924-2019), на митинге в день 70-летия расстрела в Бабьем Яру. Киев, 29 сентября 2011 г. – — с Львом Островским. #лентапамятипермь#мыбылитакими#чербатимлентапамяти#вербатимпермь#фондпрезидентскихгрантов#75летпобеды